Спутник. Алексей Васильев
Григорий Хорошев бултыхался в двух метрах над полом, старательно прижимая ко рту пакет, слишком широкий, чтобы содержимое не пыталось выплыть наружу. Куски завтрака летали по отсеку. Жидкие ошметки рвоты стремились принять круглую форму, чем напоминали зарождающиеся планеты. Куски желчи и носовой слизи были туманностями. Мелкие капли пота — космической пылью. Себя Хорошев вообразил злобным абсолютным разумом, не желающим эволюции мироздания и вооруженным черной дырой — пакетом, откуда поглощаемая вселенная упрямо норовила выбраться.
«Видел бы меня кто-нибудь сейчас, — думал он. — Что бы сказала Мари? А Непогодин? Надеюсь, здесь нет камер. В первый день заболеть космической болезнью и ловить свою блевотину! Непременно просочится в массы…»
Наконец вселенная была побеждена. В отсек вернулись астронавты, тактично пережидавшие апокалипсис в грузовом трюме. Голова еще болела, но приступов рвоты не было, и Григорий скромно парил в углу, стараясь быть незаметным. Все делали вид, что не обращают на него внимания.
— Не переживайте, — только и сказал Жан-Пери. — У многих так. Хуже, когда это выясняется еще на Земле. Кому-то даже полеты запрещали.
Хорошев боялся, что сообщат на Землю, и тогда — никакого выхода. Следующие три дня он старался казаться бодрым, здоровым. Голова болела не переставая. Особенно — в ночь перед выходом, проведенную в барокамере, избавившей кровь Григория от азота.
За час до выхода разболелась так, что он сам едва не отказался. Перед глазами плыло, снова его затошнило, но впереди ждал черный космос, и Хорошев перетерпел.
На вопросы о самочувствии отвечал одинаково:
— Все хорошо, чувствую себя отлично. Немного волнуюсь.
И выход состоялся. Первым шел Голубев — он должен был сопроводить его к Станции. Через пять минут после него Григорий мягко, как учили, оттолкнулся ногами и нырнул в бездонную черноту. В ней, в десятке метров от корабля, висел освещенный Солнцем кусок Станции, справа змеился пунктир троса, связывающего Голубева с кораблем. Трос пропадал в тех местах, где на него падала тень Станции.
Несмотря на боли, несмотря на волнение (может, первое и второе аннигилировали друг друга), Григорий действовал в точности по инструкции, аккуратно, четко, как робот, и вмешательство Голубева не понадобилось. Он быстро достиг открытого люка Станции, попав в шлюзовую камеру. Следом в ней появился Голубев, задраил внешний люк. Через минуту, когда выровнялось давление, открыл другой — внутренний. Они вплыли внутрь Станции, Голубев включил кислородный компрессор, после чего пришлось подождать, пока он насытит Станцию.
— Отлично, — сказал Голубев, отстегнув шлем. — Все в порядке. Не скажешь, что это для вас — первый раз. Я возвращаюсь. У вас есть сто восемьдесят минут. Кислорода здесь немного.
— Спасибо, — ответил Григорий. — Думаю, успею.
Голубев кивнул, улыбнулся и показал большой палец. Люк за ним неторопливо закрылся, Хорошев остался один.
Устройство и оборудование Станции было знакомо по земным макетам. Не медля и не обращая внимания на вернувшиеся трескучие боли в голове, он принялся за работу.
Станция предназначалась в основном для изучения реликтового излучения и радиационных поясов Вселенной. Она была начинена аппаратурой, в разработке которой когда-то принимал участие сам Григорий. Станцию признали неудавшимся проектом. Она исключала возможность стыковки с собой как новых орбитальных кораблей типа «Русь», так и старых «Союзов», на котором прибыл Хорошев, принимала только сомнительные «Аресы». Космонавтам приходилось добираться до Станции «вплавь». Сегодня — последний визит человека на Станцию. Через месяц ее вместе с оборудованием затопят в Атлантическом океане.
Григорий работал второй час. Каждые десять минут он связывался с кораблем, сообщал, что все хорошо. Если запаздывал на минуту, включался напоминающий зуммер.
Когда Григорий услышал тонкий писк, подумал, ослышался — с предыдущего отчета прошло минуты две. Но зуммер пищал, и Хорошев включил связь. Голова болела нестерпимо.
— Григорий, у нас проблемы, — прохрипел искаженный голос.
— Какие? — спросил Хорошев, снимая показания с «Рагнарек-6».
— Главное — не беспокойтесь, — сказал голос.
«Это Нам Ли, — узнал Григорий. — Акцент характерный».
— Что у вас случилось?
— Люк заклинило. Ваше возвращение отложено.
— Хорошо. На сколько? Это не опасно? Какой люк?
— Внешний люк. После возвращения Голубева. Скоро мы устраним поломку, тогда можно будет вернуться.
— Ясно. Постойте. Я не могу вернуться, потому что люк не открывается?
— Его заклинило при закрытии. Проем слишком мал, вы не пройдете.
«Приехали».
Хорошев понял, что не сможет продолжать работу.
— Сколько вам еще понадобится? — спросил он напряженно. На Станции кончался кислород. Его запасы давно не возобновляли — не было нужды: станция уже считалась списанной с баланса Роскосмоса. Нужда появилась только сейчас.
— Немного. Совсем немного. Держитесь, Григорий.
После этих слов Хорошев особенно остро прочувствовал, как неодолима бездна, отделяющая его от Земли, от криоцентра «Норд» и от жизни.
«Грустно, — констатировал он. — Минут двадцать, и начну задыхаться. Еще десять минут или чуть больше буду глотать остатки. Еще полчаса — в скафандре. А потом перестану быть».
С этими мыслями пришел настоящий страх. Черный космос уже не манил его. Не было больше радости оттого, что доведется выйти в межпланетную пустоту еще раз — возвращаясь на корабль.
«До крионистов не добраться, — размышлял Хорошев, не желая поддаваться панике. — Для этого нужно вернуться на корабль. Но тогда и крионисты были бы не нужны. Тупик. А если наоборот? Добраться до корабля, но крионисты все-таки нужны?»
Вывернув таким образом проблему, Григорий принялся обдумывать ее дальше, стараясь занять мозг и не дать укрепиться страху.
Если он спасется, останется жив. Можно ли спастись, не оставаясь в живых?
Пожалуй, можно.
Можно добраться до корабля.
По крайней мере, попытаться.
Григорий решительно защелкнул шлем и перешел на потребление кислорода из скафандра.
Страх таял, оставляя мутные туманные клочки в укромных уголках сознания. Страх уступил место исследовательскому интересу.
Мысли не метались, выстраивались теперь в аккуратные строчки, словно бы он писал завершающую главу научного труда. Когда позади все формулы, гипотезы и доказательства. Когда, опираясь на проделанную работу, легко сформулировать вывод.
Добраться до корабля — неживым.
Он машинально погладил запястье, в которое вживлен чип, следящий за его жизнью. В миг, когда она прекратится, чип отправит сигнал в Центр Крионирования, сообщив о новом клиенте и координатах тела.
Григорий усмехнулся, представив удивление в Центре, когда они получат координаты. Впрочем, он сообщал им о полете.
Он связался с кораблем.
— Григорий, на сколько хватит кислорода? — спросил Леонов.
— Максимум — час. Если с тем, что в скафандре. Что с люком?
— Делаем все возможное. Мы обязательно успеем.
— Какая ширина зазора? — спросил Хорошев.
— Не больше тридцати сантиметров. Пока не удалось увеличить, но мы…
— Этого достаточно, — сказал Григорий.
— Достаточно? Нет, скафандр не пролезет. Даже если стравить давление. Проверили уже. Нужно еще сантиметров двадцать, тогда мы бы вас втащили. Григорий, только не волнуйтесь, мы обязательно успеем.
— Слушайте меня. Через пятьдесят минут я возвращаюсь на корабль.
— Григорий, мы…
— Слушайте же меня! — поднял голос Хорошев. — Если через пятьдесят минут люк не откроется, я возвращаюсь на корабль. Вы должны…
Через пятьдесят минут люк не открылся. Кислород в скафандре кончился — за исключением малой порции, которую Хорошев оставил на случай, если люк все же откроется. Запасы Станции также подходили к концу. Григорий, стараясь сэкономить, почти не двигался, но не мог приказать сердцу биться медленнее. Казалось, дышать все труднее.
Хорошев расстегнул первый замок.
Вернуться на корабль можно только без скафандра — чтобы пролезть в тридцатисантиметровую щель заклинившего люка.
Находясь в безвоздушном пространстве, человек может удержаться в сознании до пятнадцати секунд, и до двух минут — оставаться живым.
Замки скафандра неохотно подчинялись дрожащим пальцам. Расстегнуть на спине их было практически невозможно. Секундомер торопливо отсчитывал оставшееся время.
Если задержать воздух в легких, находясь в вакууме, их разорвет в клочья. Перед прыжком необходимо выдохнуть. Разорвет и множество мелких кровеносных сосудов, здесь выдох не поможет. Впрочем, цель — добраться до корабля, а не уцелеть.
Один замок заклинило, он никак не желал освобождать Хорошева от ненужного уже панциря.
Четыре минуты.
Слюна на языке вскипит, мгновенно пересохнут глаза, слизистая. Но насмерть не замерзнет — в вакууме телу нечему отдавать тепло.
Замок не подчинялся.
Три минуты.
Ученые, изучая воздействие вакуума, разорвали в нем великое множество крыс — настала очередь эксперимента над человеком.
«Оставлю неплохое наследие хотя бы», — утешал себя Хорошев, скользя пальцами по замку. Он весь обливался горячим потом.
Две минуты.
«Уже вижу заголовки: «Голый человек в космосе» или «Человек за бортом», что-то такое, — Григорий пытался шутить сам с собой. — Что скажет Мари? А Непогодин? Лучше бы назвали — «Последний эксперимент» или что-то в подобном духе».
Стрелка датчика кислорода лежала на красной полоске.
Полторы минуты.
Дышать разреженным воздухом приходилось частыми большими глотками.
Замок поддался. Осталось еще три. Хорошо бы с ними полегче…
Минута.
Готово!
Перед тем как освободиться от скафандра, Григорий мысленно отрепетировал свои дальнейшие действия. Те несколько секунд ледяного, черного ужаса, что ждали впереди, требовали предельной аккуратности.
Самое главное — выдохнуть. Иначе — верная, страшная смерть, которая наступит раньше, чем он сможет вернуться на корабль. Которая помешает вернуться…
Выдох — прыжок. Он должен оттолкнуться и преодолеть десять метров пустоты. Он должен попасть в люк. Тогда, даже если потеряет сознание, вероятность чего почти стопроцентная, его смогут поймать. Промахнется — его останки разлетятся по орбите.
Без скафандра Хорошев сразу же замерз. Его охватила крупная, тяжелая дрожь. Осталось несколько секунд.
Григорий с силой выдохнул, стараясь полностью опустошить легкие, не оставить в них ни единого смертельного пузырька. В глазах потемнело. До смерти захотелось вздохнуть.
Потянул увесистый рычаг, дверь в шлюзовую камеру мучительно медленно пошла вверх. Раздался слабый свист — остатки воздуха покидали Станцию. А вместе с ними — и Григорий. Ледяной пол шлюзовой камеры сквозь носки ожег ступни. Теперь — ждать, пока откроется внешний люк. Желание ухватить легкими пустоту было нестерпимым. Через века, тысячелетия мучительного ожидания преграда распалась на две половинки, одна пошла вверх, вторая — вниз. В легких горячо клокотало. Была еще третья часть люка, и она медленно, с вселенской неторопливостью открывалась сейчас вовнутрь.
Хоть и зажмурился — не помогло, сразу ослеп, но успел, успел увидеть освещенный фрагмент Станции и темную щель приоткрытого люка, от которой его отделяло десять метров пустоты. Испытывая горящую боль во всем теле, готовый открыть рот и втянуть в жаждущие легкие абсолютное ничто, он сделал два шага и, сильно толкнувшись, вылетел в межпланетное пространство.
Успел подумать, что космос, по ощущениям, — ледяное пламя, ударился локтем и едва не вздохнул от ужаса, когда понял, что мячиком отскочит назад. Но что-то рвануло, скрутило, разорвало на части, потащило…
Не дышать!
Чернота стала всеобъемлющей, густой, сконцентрированной, как кислота, миг — и она растворила его в себе.
Боль была всюду, казалось, даже пространство вокруг него пропитано ею, ничего не видно, лишь плавают тускло-цветные пятна, в ушах ровный громкий гул.
«Ослеп и оглох», — понял Григорий. И еще понял, что живой. Теперь его будут изучать, смотреть характер разрывов и травм, сопоставлять, анализировать…
А потом — кто-нибудь обязательно повторит эксперимент. Найдутся и любители.
Руки-ноги остались целыми, он мог немного ими шевелить, вот только пальцев не чувствовал.
Тяжелые волны боли медленно перемещались по телу, сосредотачиваясь в голове. Здесь боли пришлось по нраву: толстые и прочные стенки черепа не давали ей испариться, и она набирала сытую мощь, копила остро-пронзительную силу.
Вялое, рваное сознание было похоже на колеблющийся огонек. В ушах шумели кровавые водопады.
«Стоило приходить в себя, чтобы умереть», — с трудом смог подумать Говард. Он почувствовал, что боль уже скопила достаточно силы для взрыва, осталось только подать искру. Где-то вдали мелькнула красная вспышка. «А вот и искра», — подумал Хорошев.
— Инсульт, — растерянно констатировала Нам Ли. — Он умер.
Астронавты растерянно переглянулись. В отсек влетел Леонов.
— Люк починили, будем запускать зонд, — сказал он и замолчал, растерянно глядя на парящего мертвеца.
Ему не ответили.
— Надо сообщить на Землю, — сказала Нам Ли.
— Первый случай, — сказал Голубев. — В космосе еще никто не умирал. Только на взлете или при посадке…
— Надо сообщить на Землю, — повторила Нам Ли.
Войдя в здание Криоцентра, Рахат, по обычаю, притормозил у стойки ресепшена. За стойкой сидела, как всегда, невероятная Кармель Мур.
Смуглая индуска, чьи длинные волосы были перекрашены в золотистый блонди, что здорово сочеталось со смуглой кожей и ярким, но изысканным, совсем не индийским макияжем. А из отличной заготовки хирурги довели сильное, но нежное тело до абсолютного совершенства.
Когда он видел Кармель, сердце разгоняло по вскипающей крови радость от осознания того, что в жизни еще есть то, что его удивляет и приводит в восторг, что впереди еще ждет его какая-то особенная радость, а жизнь — не однотонная, скучная, проходящая мимо.
Небрежно облокотившись о стойку, рядом с Кармель стоял Олжас. Поигрывая блестящим брелоком, он что-то с усмешечкой ей говорил. Кармель улыбалась и смотрела на него слишком заинтересованно, что омрачило солнечное настроение Рахата.
— Привет, — сказал он, стараясь выглядеть равнодушным. Олжас лениво оглянулся.
— А-а, работник полей, — сказал он.
— Привет, — сказала Кармель и улыбнулась. — Как нога?
— Почти не болит.
— И скоро снова в поля, — усмехнулся Олжас. — Подлатали — в бой.
Рахат пропустил его высказывание, сравнивая улыбку Кармель с теми, которыми она награждала Олжаса.
— Нравится у нас? — спросила Кармель.
— Нравится, — ответил Рахат. — Спокойно, чисто…
Олжас громко расхохотался.
— Чисто? — воскликнул он. — Ты не привык?
— Не дразни его, — сказал Кармель. — Он герой.
— Слышал, — отмахнулся Олжас. — Прямо Спаситель. Кому что — кто головой умеет думать, кто — в полях геройствовать. Масштабы действия, правда, несопоставимы.
Глаза его лениво и нагло смотрели сквозь Рахата.
— Я умею и то, и другое, — сказал с улыбкой Рахат. Кивнул Кармель и пошел в сторону лифтов. И хотя он внимательно следил за тем, чтобы лицо и фигура оставались расслабленными, внутри весь кипел.
«Бездарность! — ярился он. — Ты так и останешься ничтожной конторской крысой, середнячком, вечным клерком. Что ты сделал своей головой, которой так гордишься? Тебя бы в Амазонку, к местным людоедам, посмотреть, на что способна твоя голова, когда нужно решить, что делать с убитым чернокожими объектом исследований Бжезинского при жаре в пятьдесят градусов! Когда по пятам — суеверные дикари, когда рядом нет мини-бара с холодной колой и телефона, когда тело клиента облепили мухи и оно вот-вот начнет разлагаться. Смог бы спасти его мозг с шестидесятитрехпроцентной вероятностью восстановления? Найти место, где его можно охладить до прибытия спасательной группы? Избежать отравленных стрел поклонников вуду? Тьфу, голова. Каким образом этот хвастливый трутень может нравиться Кармель? Чем вообще его голова пригождается здесь?»
Весь бурля, Рахат вышел из лифта и прошел в кабинет — свое временное пристанище. Когда он восстановится, сразу же вернется туда, где будет на своем месте. Где его старания ценят, — что видно по тому, как легко и быстро выдернули в Москву после случая с альпинистами, обеспечили лечение. Его доходы растут, скоро снова повысят, и тогда он поговорит с Олжасом. Главное, чтобы Кармель к тому времени не вышла за него замуж. Хотя его, Рахата, карьера взлетит раньше — в ней нет ни единого прокола, зато есть личный счет — 37:0, в его, разумеется, пользу. Тридцать семь крионированных «трудных» клиентов, и ни одного меньше чем с пятидесятипроцентной вероятностью восстановления личности. Ни одного запоротого клиента. Ни одного хотя бы слегка подпорченного! Даже семнадцатого тогда успели… Абсолютный рекорд компании. Вот голова!
Если продолжать в том же духе, выдадут дополнительную квоту. Какому-то Олжасу ее могут не выдать никогда. У Кармель нет и основной квоты, а значит, она не имеет права на бессрочную бесплатную заморозку. А ему нужны как минимум еще две дополнительные. И они будут. Тот случай с лавиной принес немалую пользу — его заметили по-настоящему, возможно, о нем и его личном счете знает даже главный! Может, когда-нибудь ему настолько повезет, что они встретятся где-нибудь на входе, ведь главный где-то здесь, на верхнем этаже…
Рахат стиснул кулаки. Он еще всем покажет!
Заходя в кабинет, взглянул в зеркало и заметил, что чересчур раскраснелся, глаза горят. Он налил в стакан холодной воды и залпом выпил. Задумчиво обвел взглядом свое рабочее место. Компания давала возможность отдохнуть и прийти в себя, делая вид, что не замечает его безделья. Она давала возможность притвориться, будто он работает, а сама притворялась, что не замечает его притворства. Рахат не мог не оценить ее благородства — могли прогнать в отпуск.
— Ну ладно, будем работать, — сказал он, запуская компьютер. Пока на него никто не обращал внимания, он решил заняться самообразованием. Это ведь тоже работа, и рано или поздно ее качество скажется на карьере. Сегодня, для разминки, просмотрит новые материалы о развитии крионики, поработает над вики-инструкцией, почитает, да и сам впишет некоторые свои наблюдения и советы. Затем можно поработать с кривой Сергеева-Левина — графиком будущих достижений медицины, где указаны все неизлечимые болезни и предполагаемые даты побед над ними.
А завтра приступит к изучению программы Карпова, о которой только слышал. До этого он не раз пользовался выводами различных футурологов, но, судя по отзывам, «К-прогноз» была лучшей и обладала семидесятичетырехпроцентным уровнем вероятности.
Вообще-то, впереди — море работы, зря он опасается пустого просиживания штанов.
«Нужно работать, — прилежно думал Рахат, позабыв о неприятной беседе внизу, — и получать за это тройные дополнительные квоты, повышения, руководство над спасательными отрядами, а затем — над руководителями отрядов и подразделений. Или даже, вообще, должность самого главного спасателя. Нужно улучшать знания, повышать навык, нарабатывать опыт, увеличивать личный счет…»
Неделя выдалась не самая плохая. Во-первых, он каждый день (и не по одному разу!) видел Кармель, каждый раз заговаривая о каком-нибудь пустяке или просто улыбаясь, если видел, что занята. Немного досаждал назойливый Олжас — судя по всему, у него гораздо больше времени, чем у Рахата, и он проводил его возле ресепшена. Во-вторых, если не кривить душой, ему нравилось приходить в первый свой (пусть и временный) просторный и светлый кабинет, с удобными мягкими креслами и мощными бесшумными компьютерами. В кабинет, где в любую секунду можно выпить воды со льдом из высокого прозрачного и чистого стакана или даже свежевыдавленного сока, где на столе лежит пульт от управления кондиционером, которым можно заказать любую температуру (не то что тогда, на Амазонке). Где в шкафчике стоят сорта вкуснейшего кофе, который так приятно пить из крохотной чашечки, просматривая графики-прогнозы, читая, что ждет человечество в будущем, изучая и проводя сравнительный анализ графиков вероятности, накладывая их на векторные графики и сличая с функцией предопределенных сфер.
А можно встать и пойти перекусить или взглянуть на Кармель, или просто выйти на улицу и прогуляться туда-сюда. И не нужно никуда спешить.
— Тебе, вижу, нравится, — подколол его Олжас, когда они столкнулись в очередной раз возле стойки Кармель. — Но, увы, скоро снова в поля. Как я тебе не завидую…
— Конечно. Ты бы не выдержал, — спокойно парировал Рахат. — Слишком слабый.
— Ты так говоришь, будто это что-то плохое, — скривился в ответ Олжас. — У меня другие поводы для гордости. Сперва добейся! А тебя мне искренне жаль.
— А чего ты добился? Какие у тебя поводы? — спросил Рахат.
Кармель с улыбкой слушала их пикировку.
— Уж, конечно, не такие, как у тебя.
— У тебя их вообще нет, — спокойно сказал Рахат и хотел уже отойти, как подскочил Виниченко.
— Ты нужен, — сказал он, указывая на Рахата пальцем.
— Что делать? — спросил Рахат.
— У нас чепэ. Идем.
Он быстро двинулся к лифтам. Рахат за ним, чувствуя, как спину жгут взгляды — один — удивленно-обрадованный — Кармель, второй — неприязненно-завистливый — Олжаса.
«Интересно, что за чепэ?» — думал Рахат, едва поспевая за длинноногим Виниченко.
Двери одного из лифтов приглашающе разошлись, едва они подбежали.
— Клиент у нас, — отдуваясь, сказал Виниченко, вдавливая кнопку этажа, который на целых двадцать четыре выше его, Рахата. — Непростой клиент. Понадобятся твои советы.
— А в чем непростота? — с любопытством спросил Рахат.
— Клиент очень далеко. Мы к таким не привыкли, — сказал Виниченко.
— Далеко — где?
— Там, — сказал Виниченко и поднял вверх палец. — Или там, — добавил он и опустил палец вниз.
— В космосе, что ли? — пошутил Рахат.
— Точно. Все в панике — клиент виайпи, какой-то член академий. Радиацию изучает.
— Что с ним?
— Инсульт. Самый обыкновенный инсульт. Там еще были какие-то сложности, но это неважно. Важно, что полет продлится еще семь дней. Ты же работал с кривой Сергеева-Левина? Нам нужен аналитик.
— Работал. Но ведь…
— Все в отпуске, — сказал Виниченко и отвел глаза. — Остался только ты. И от тебя нужен комплекс мер, чтобы через семь дней мы успешно крионировали клиента.
Рахат удивился. Как же так — головной офис, и не знают, что делать с «трудным» клиентом…
Лифт застыл, мелодично звякнуло перед открытием дверей. И прозвучавший сигнал помог Рахату понять, что происходит. «Виайпи, — будто кто-то шепнул ему. — Никто не хочет ответственности». Ее решили свалить на него — чужого здесь человека.
— У тебя — прекрасная возможность. Обычно клиент приезжает сам или его привозят, и мы кладем его в стационар, проблем с доставкой практически не было. Неплохой шанс проявить себя, — попытался приободрить его Виниченко, но этого уже не требовалось. Голова была ясной, как тот стакан с ледяной водой. Ярко горели цифры на воображаемом табло — 37:0. Судя по всему, впереди ждала очередная битва. Каких он выиграл уже немало. Только обстановка непривычная: вместо пыльной сельвы или заснеженных вершин — просторные кабинеты головного офиса компании «Норд».
Они долго шагали по длинному коридору — нужный кабинет оказался в самом дальнем его конце. Массивная дверь с табличкой «К. Митякис» не распахнулась услужливо, как здесь было принято — Виниченко даже пришлось навалиться плечом.
Внутри было людно — человек десять. Все с любопытством уставились на Рахата.
— Это тот самый? — спросил похожий на грека курчавый черноволосый коротышка с мясистым носом.
Виниченко кивнул.
— Садись, — резко сказал коротышка, указывая на свободный стул за широким столом. — И слушай условия задачи. В космосе шестнадцать минут назад скончался Григорий Хорошев, ученый и лауреат, почетный член и прочая. Астронавтов заберут с орбиты через семь дней. Требуется план действий и контроль над их осуществлением. Ни малейшей ошибки — в случае провала нас ждет шумиха и такой удар по репутации, что полетят головы, гораздо более ценные, чем твоя. Действуй. Все данные перед тобой. — С этими словами он указал на экран. — Твоя задача — определить порядок действий и проинструктировать других астронавтов. Обеспечить встречу и сопровождение тела клиента. Ежедневные отчеты — мне по почте. Сейчас скинь данные, возвращайся к себе и работай.
— Можно уточнить, — сказал Рахат, — какие условия хранения тела в данный момент на корабле?
— Все детали в отчетах. Изучи их — вопросов убавится.
— Извините…
Черноволосый указал на дверь. Остальные молчали.
Сопровождаемый взглядами, Рахат вышел.
Черноволосому он явно не понравился, интересно, почему? Кажется, он — большой начальник. Нехорошо для карьеры…
В течение получаса Рахат изучил все предоставленные данные, но вопросов не убавилось. Данные были какие-то… размазанные. Указано название корабля, но без характеристик и прочей нужной для анализа информации. Отсутствовали сведения о точном времени и месте приземления. Характер миссии. Список членов экипажа.
Не информация, а… Общие бесполезные сведения.
Рахат сидел с открытым ртом.
«Да они здесь совсем работать не умеют, — удивленно думал он. — Бессмыслица какая-то. Это же головной офис!»
Он немедленно составил запрос, где указал, какая информация ему необходима, и озадаченно замер. Черноволосый даже адрес своей почты не указал.
А время шло. Умерший мозг астронавта Григория Хорошева, специалиста по реликтовому и еще какому-то излучению, «портился» с каждой секундой. С каждой секундой уменьшались шансы на восстановление именно той личности, которой клиент являлся до смерти. И после того, как он не сможет остаться собой хотя бы наполовину, его, Рахата, личный счет изменится. Счет станет не таким красивым, как сейчас: 37:1. Хотя это будет по-прежнему превосходный счет. Но стоит разменять крупную купюру, как в карманах уже кончается последняя мелочь.
А он даже не может воспользоваться диаграммой Алехина, чтобы узнать, как скоро «испортится» мозг, не зная, какие данные вводить — ни условий хранения тела, ни характеристик корабля. Короткое «инсульт» совершенно неинформативно. Кто ставил диагноз? Какова квалификация ставившего? Какие предшествующие симптомы?
Рахат тупо смотрел на экран и не знал, что делать.
Создавалось впечатление, что черноволосый не заинтересован в спасении клиента.
«Наверное, лет десять назад он был таким же, как Олжас, — мелькнула мысль. — Штаны просиживал. Работал головой».
Не было времени философствовать. Рахат вышел из кабинета и, ускоряя шаг, направился к лифту. Но знакомый кабинет с тяжелой дверью был закрыт.
Рахат навалился на дверь соседнего. За широким столом сидел худой, но розовощекий мужчина с тоскливыми глазами кабинетной крысы.
— Вам кого? — спросил он Рахата.
— Извините… в соседнем кабинете никого нет, а мне…
— Вам кого? — повторила «кабинетная крыса».
— Меня зовут Рахат. Я спасатель. Временно здесь. Только что в космосе умер наш клиент…
— Знаю, — отмахнулась «крыса». — Руководство осуществляет Митякис, и вас…
— Его нет! А данные, которые…
— Молодой человек. Я вам помочь не могу. Митякис минуту назад выехал на объект.
— Но… клиент… данные…
— Молодой человек. Вы спасатель?
— Да, но…
— Так и спасайте.
— Но данные…
— Вас что, в айноу забанили? — спросила «крыса». Глаза смотрели с тоскливой злобой. — Всего доброго.
Рахат понесся к себе. Его не отпускало чувство, что он — герой собственного ночного кошмара.
Вместо сухой, сжатой и подробной информации, которую он был должен получить от тех, кто занимается ее сбором, он искал ее сам. В айноу, гугле и эйке, продираясь через рекламные дебри сеошного мусора.
Через десять минут все же смог собрать, отжать и проанализировать тонны словесной шелухи. Кошмар продолжался: астронавты должны приземлиться через семь дней на спускаемой капсуле. И если в космосе еще можно сохранять тело и мозг, то при спуске… Понятно, какие в капсуле будут условия хранения. Мало того — место приземления лишь «предполагаемое». Где-то в степях родного Казахстана.
«Откуда такое средневековье?» — недоумевал Рахат. Зачем он полетел на эту нелепую Станцию, откуда есть возможность выбраться только на «Аресах»? И почему его угораздило полететь на «Союзе»?
Радовало только то, что посмертный диагноз Хорошеву ставил действительно неплохой врач.
Рахат уточнил кое-какие подробности: цель полета — свертывание Станции и ручной запуск зонда; температуру в капсуле при спуске — чересчур высокую, и время, через которое космонавтов обычно подбирают на Земле, — весьма немалое. Вбил эти и другие скудные данные (как то: время смерти) в программу. Результат: от двадцати четырех до тридцати восьми. Клиент «испортится» так сильно, что после восстановления себя даже не вспомнит. Полный и окончательный провал.
Надежда оставалась только на изученную недавно «К-прогноз».
Тщетная надежда.
«К-прогноз» не смогла выдать какие-либо данные по будущему развитию крионики. Она не знала, смогут ли крионисты улучшить показатели восстановления в течение ближайших десяти лет. Ей вообще было неизвестно будущее крионики.
— Сырье! — воскликнул Рахат. — Баг на баге! Что ты вообще знаешь?
В далеком холодном космосе летело над Землей мертвое тело клиента. Рахат не знал, как отчаянно он боролся за жизнь, но от предчувствия собственного поражения у него сосало под ложечкой. Вспомнились слова Виниченко про виайпи. И закрытый кабинет Митякиса, который ничем не помог.
Рахат встряхнулся, стараясь избавиться от тоскливого отчаяния.
Что в такой ситуации можно придумать?
За семь дней, проведенные в космосе, клиент, конечно, не «испортится». Скорее всего, тело держат в шлюзовой камере, где абсолютный ноль. Мозг, лишенный криопротекторов, конечно, пострадает, но главные неприятности начнутся при спуске и после него.
При спуске.
А если…
А если не спускать?
Рахат не знал, что ход его мысли схож с недавними рассуждениями клиента.
Первый вариант — вернуть клиента на Станцию и организовать потом спасательную экспедицию. Нет, не годится. Станцию вот-вот затопят. «Аресы» не летают — США уже отказались от них, летают на «Союзах» и «Русях». «Союзы» и «Русь» — все те же неблагоприятные условия посадки.
Оставался еще некий зонд, который астронавты должны были запустить вручную и управление которым осуществлялось с Земли, но по окончании эксплуатации зонд обречен сгореть в плотных слоях атмосферы.
Тупик.
Или?..
Как получить так нужные для победы пятьдесят процентов?
Рахат медленно оторвал свое тело от стула, для чего понадобилось упереться обеими руками в стол. Незримая тяжесть сковала его тело, будто он находился в стартующем космическом корабле.
— А что еще остается делать? — сердито спросил он себя. И, взяв планшет, вышел из кабинета.
— Кармель, нужна помощь, — сказал он, подходя к блестящей стойке. Хорошо, что Олжаса не было.
— Чем могу? — улыбнулась девушка.
— Я должен поговорить с главным. Самым главным.
— С… Торгвальдом? — спросила Кармель и округлила глаза. — Не получится.
— Он здесь? Тогда получится. Устрой. Прошу. Это важно.
— Что случилось? Виниченко…
— Он не поможет. Никто не поможет. Неважно. Мне нужно поговорить с главным.
— Но он, может, тебя и не примет!
— Попробуй. Пожалуйста.
Рахат представлял табло. «37:0». Ноль угрожающе мерцал, вот-вот сменится на единицу.
Кармель пожала плечами и ткнула пальчиком в селектор.
— Спасибо…
— Да, — отрывисто бухнул голос из динамика.
— Торгвальд, извините, что беспокою. У Рахата Селикбаева к вам какой-то очень важный вопрос…
— Кто такой? — спросил голос.
— Наш спасатель, переведен в офис после…
— Что нужно?
— Я не знаю. Но говорит…
— Вопрос жизни и смерти, — выкрикнул Рахат, боясь, что слова Кармель звучат неубедительно.
— Пусть зайдет, — решил голос.
Кармель посмотрела на Рахата.
— Повезло!
— Спасибо, — еще раз поблагодарил Рахат.
— Лифт крайний справа.
Рахат никогда не видел главного. Для него он всегда был легендарной загадочной фигурой, сидящей в далекой Москве. Все в мире Рахата существовало благодаря незримому главному: клиенты, спасательные операции, рекордный личный счет, карьера, деньги, смелые планы на будущее, надежды на дополнительные квоты и безопасность себя и близких. Главный был богом — и сейчас он поднимался к нему на Олимп.
— Рассказывай, — энергично велел седовласый великан, сидящий за огромным, как материковая плита, и черным, как добытый ночью уголь, столом.
Рахат растерялся, но только на миг.
Он старался излагать кратко и четко. О нехватке информации. О том, как Митякис отрубил связь. О пустом кабинете. Об ответственности, которую свалили на него, о кривой Сергеева-Левина. О «портящемся» клиенте, разрушение мозга которого превысит пятидесятипроцентный минимум.
И о том, как можно спасти клиента.
— Митякис? — вкрадчиво спросил Торгвальд, бережно держа крохотный телефон крепкими пальцами. — Ко мне.
— …
— Сейчас, — сказал Торгвальд, глядя на Рахата сверху вниз. Глаза его были светло-серые, ледяные. — Выслушаем противную сторону.
Рахату стало не по себе. Получалось, что он наябедничал на Митякиса. Он, заморыш, которого Торгвальд до этой минуты даже не знал, — столкнул его и другого… зубра.
Вошедший Митякис ожег Рахата недобрым взглядом. Нос с горбиной нависал над губой, как клюв.
— Что с Хорошевым? — спросил Торгвальд. — Почему не проинформировали? И у него к вам претензии, — он махнул в сторону Рахата (тот обмер).
— Какие же? — сухо спросил Митякис, неотрывно глядя на Рахата.
— Не предоставляете информации. Не даете работать. Саботируете, — сказал Торгвальд, махнув Рахату, чтобы молчал.
— Саботирую? — переспросил Митякис.
— Именно. После рассказа Рахата у меня чувство, будто вы желаете, чтобы мы не выполнили условия контракта с Хорошевым.
— А как его выполнить, — гневно сказал Митякис, — если он болтается на орбите? Приземлится — и выполним.
— При спуске его мозг пострадает слишком сильно, — торопливо сказал Рахат. — Личность будет безвозвратно утеряна.
— И этого ты ему не сказал, — грохнул Торгвальд. Он возвышался над Митякисом, как Один, грозный повелитель Вальхаллы, над жалким смертным.
— Это его задача, Торгвальд, — ответил Митякис.
Рахат с огорчением отметил, что он не очень-то испугался.
— Он спасатель, — продолжал Митякис. — Я не владею информацией о…
— А нужно владеть! Но человек нашел выход. Только не смог рассказать тебе о нем. Ты спрятался. Думаю, ты нарочно осложнял операцию. И это — неприкрытый саботаж.
— Да какой саботаж! — крикнул Митякис. Лицо его начало багроветь. — Сейчас процесс «спасения» такой, что…
— Какой? — спросил Торгвальд.
— Дорогой и бестолковый, — сказал Митякис. — Как дети. Спасатели! Тамерлан и его команда. Я много раз уже об этом говорил. Маемся, бегаем. Несолидно и глупо. Теряем огромные деньги на какую-то пионерщину.
— Ты разве бегаешь? — притворно удивился Торгвальд. — Пионеришь?
— Какая разница, — сказал Митякис. — Он бегает. А мы — платим. За все. Берем из общего бюджета. А строительные проекты…
— Оставь свои проекты, — решительно сказал Торгвальд. — Несолидно это — дома строить. Глупо. Все, не возражай. Тебе шумный провал на руку — тем легче будет убедить Совет, что я опять занимаюсь ерундой, и вернуть главную роль себе и своим проектам. Не выйдет.
— Мои проекты — не такие, конечно, интересные, как ваши, но они стабильно дают прибыль и не подрывают авторитет.
— Хорошева мы все равно вытащим.
— Но как? — вскричал Митякис. — Как? Он — в космосе!
— Он знает как, — сказал Торгвальд, указывая на Рахата.
— Это очень сложно, — виновато сказал Рахат.
— Объясняй, — сказал Торгвальд.
Рахат включил планшет.
— В капсуле не спустить — мозг погибнет. Вот все расчеты. Спускать нельзя. Но можно изъять мозг — на корабле есть врач — и поместить в зонд, запуск которого должен состояться со Станции через четыре часа. Они собираются отправить его на орбиту вручную. Управлять зондом будут с Земли. Целиком Хорошев не влезет, даже голова — не влезет. Но если демонтировать видеокамеру, место появится.
Рахат кликнул, увеличивая изображение на экране планшета, продолжал:
— Я изучил устройство зонда, — если здесь, здесь и здесь отсоединить стойки, — астронавты сделают это минут за пятнадцать, — освободится необходимое место. На корабле есть свинцовые пластины, ими нужно будет обложить изнутри — иначе солнце уничтожит мозг наверняка. Сейчас нужно обратиться в ЦУП и выкупить зонд, после чего взять управление им на себя.
— При посадке мозг сгорит точно так же, как и в капсуле, даже еще быстрее, — заметил Торгвальд.
— А мы не будем спускать зонд на Землю! Мы посадим его на Луне. Зонд предусматривает мягкую посадку. И на Луне нет атмосферы, в которой он бы сгорел.
— А двигатели? — спросил Торгвальд. — Они его не разогреют?
— Нет, я уже узнал.
Митякис громко рассмеялся.
— Зонд принадлежит компании «Чань-Э». Думаю, они уступят его. Мозг Хорошева накачают криопротекторами, тогда он сохранится гораздо лучше. Вот расчеты. Пятьдесят пять процентов, учитывая, что он проведет на Луне два года.
— Два года? Бред какой-то, — презрительно сказал Митякис.
— Мы посадим зонд в полярный кратер, где солнечные лучи не прогревают поверхность, — продолжил Рахат, стараясь не сбиться, — а потом вернем. В 2019 году на Луну отправится экспедиция для основания базы в том районе. Тип корабля, на котором они полетят, «Юпитер», обладает отличными условиями посадки. Эти космонавты и подберут зонд. И отправят на Землю. А мы сохраним пятьдесят пять процентов. Вот расчеты…
Рахат протянул планшет Торгвальду. На Митякиса он не смотрел.
— А средства? — спросил Митякис. — Торгвальд, это неслыханно. Я сообщу Совету. Он не допустит. Это миллиарды долларов. Да и пойдет ли на эту авантюру ЦУП? Или и там подмазывать придется?
— Намного меньше, — перебил Рахат, сам пугаясь своей дерзости. — Нам только нужно выкупить спутник. Ну, и сопроводить его… это миллионы, не миллиарды. Вот расчеты…
Митякис громко хмыкнул и сказал:
— Совет все равно не позволит. Это прецедент. Подобные спасательные операции всегда обходятся слишком дорого, но эта — что-то чудовищное. Совет не допустит такого мальчишества, Торгвальд. Из-за какого-то…
— А мозг кто вытащит? — спокойно спросил Торгвальд Рахата.
— На корабле есть врач. Нужно…
— Связаться с ними, — продолжил Торгвальд. — Вижу, в расчетах учтено и это.
— Торгвальд, я звоню Никонову. На этот раз он тебя не поддержит, — предупредил Митякис. Он достал из кармана телефон.
— Дело в том, что… есть еще расчеты. Я сделал их в «К-прогнозе», — торопливо заговорил Рахат, но Торгвальд перебил его:
— Некогда, потом. Займемся связью.
— Торгвальд, Совет не пойдет…
— Костас, собирай людей. Пусть принимают решение, — отрезал Торгвальд.
Митякис кивнул и вскинул руку с телефоном.
— Не здесь, — предупредил Торгвальд.
Митякис мягко притворил за собой дверь.
— Давно под меня копает, — сказал с улыбкой Торгвальд. — Может, в чем-то и прав. Но, знаешь, я считаю, спасение единомышленника, человека, любящего и ценящего свою жизнь, человека, желающего увидеть будущее, дороже и почетнее, чем строительство бизнес-центра. Если Совет будет против, оплачу операцию из собственного кармана. Митякис, конечно, воспользуется этим случаем, чтобы скинуть меня… Впрочем, ладно. Времени мало, а тебе наши дела неинтересны.
Рахат промолчал.
Торгвальд слегка поморщился.
— Спина болит. Радикулит, наверное. Много сижу. Пошли.
«Повезло, что главный — такой, — думал Рахат, когда они летели в вертолете компании в ЦУП. — А ведь он для меня как бог. Совсем недавно я надеялся хотя бы просто его увидеть».
— Здравствуйте, Ли Нам, — сказал Рахат и подумал, как здорово, что кореянка знает русский язык.
— Здравствуйте, — ответила Ли Нам после продолжительной паузы — сигнал шел издалека. Она тщательно выговаривала каждую букву.
— Меня зовут Рахат, я из компании «Норд», спасатель криоцентра. Вы можете нам помочь?
— Что для этого нужно?
«Достать мозг и положить его в зонд»…
— Нужно… нужно спасти человека. Хорошева…
— Но как? Он умер, у нас была беда, и он умер. Он хороший человек, но он точно умер. Мы скорбим, это страшная история.
— Он умер, но мы хотим его заморозить. Зонд, который вы должны были отправить через два с половиной часа, теперь принадлежит нашей компании. И мы бы хотели просить вас перед запуском демонтировать в нем видеокамеру.
— Хорошо, но как это поможет?
— В освободившееся место нужно поместить его… мозг Хорошева.
— Что? Я вас не поняла.
— Мозг. Вы должны аккуратно изъять мозг Григория и поместить его в раствор криопротекторов. Это необходимо для того, чтобы при замораживании не началось формирование внутриклеточного льда или обезвоживание. У вас на корабле имеется запас глицерина и сахарозы, их вполне можно использовать для этих целей. Для этого нужно…
Хорошо, что Нам Ли его поняла. Хорошо, что не стала спорить. А просто взяла и сделала не самую простую операцию на черепе в условиях невесомости. С помощью шуруповерта и электропилы. Через три с половиной часа мозг Григория Хорошева, человека, который боролся со смертью даже после нее, заключенный в стальную оболочку зонда, управляемого компанией «Норд», покинул корабль, чтобы два долгих года провести в полярном кратере, в одиночестве и холоде межзвездного пространства.
В зал входили люди, облеченные силой и властью. После того, как прибыл последний член Совета, Митякис взял слово. Он говорил о нецелевом расходовании и безумных рисках. О подрыве авторитета компании по причине «детских игрищ». О недофинансировании строительных проектов, благодаря которым компания до недавнего времени успешно развивалась. О громоздкой и нелепой системе спасения…
Рахат внимательно наблюдал за членами Совета и с огорчением видел, что слушают они внимательно, кивают.
Ему казалось, Торгвальд выглядит как-то сонно, точно его нисколько не волнует происходящее.
— Сначала эти спасательные кулоны. Умирая, человек ломает кулон, тот отправляет сигнал, а мы его спасаем. Даже на слух — какая-то ерунда. Потом чипизация клиента.
— Прогресс, — негромко вставил Торгвальд. — Ведь клиент может и не успеть отправить сигнал сам. Смерть часто оказывается внезапной.
— Но прибыли растут медленнее расходов!
— Вы просто не умеете работать на перспективу, над интересными задачами, над удивительнейшими вещами, над будущим, — холодно проговорил Торгвальд.
— Моя задача в другом, — ответил Митякис. — Продолжим…
После того, как он закончил, Рахат отсчитал от десяти до нуля и, зажмурившись, как перед прыжком в прорубь, поднял руку. Был еще шанс убедить Совет…
— Можно сказать?
Ему позволили.
Руки, сжимающие планшет, тряслись, как у последнего пьяницы.
— Программа-футуролог «К-прогноз», — начал Рахат. — Вероятность полного совпадения — семьдесят четыре процента. Вчера вышел патч, увеличивший дальность прогнозов на два года… Согласно программе, в 2032 году человечество откажется от денег, заменив этот эквивалент рейтингами. Под рейтингом понимается влияние на человечество совокупности всех действий какого-либо индивидуума. У Григория Хорошева, согласно расчетам, рейтинг будет огромен, около четырех тысяч единиц. Если перевести это в современные деньги, он без труда сможет оплатить компании все ее сегодняшние затраты. Соответственно вырастет и рейтинг компании. Это все.
Он замолчал, огорченный краткостью своего выступления.
«Наверное, не успел убедить».
Молчал и Совет.
— Выгодное вложение, — негромко произнес Торгвальд, не теряя сонного вида. — Кстати, хорошая новость, Рахат. Наконец-то полезные человечеству люди будут достойно вознаграждаться.
— Что за нелепица, — громко сказал Митякис.
— Вы не видите перспектив, — холодно парировал Торгвальд. Он словно бы стряхнул с себя сонливость.
— Дело не в…
— И никогда не видели дальше собственного носа. Ну а чтобы предложить Совету что-то более близкое и весомое, скажу, что два часа назад я дал задание экономистам рассчитать эффект рекламной кампании, а та шумиха, которая вот-вот начнется, когда наши пионерские действия осветят все мировые СМИ, — это она и есть, прибыли компании возрастут в два с половиной раза. Это только долгосрочные, а в течение ближайшего года — десятикратно. Не понимаю, что здесь еще можно обсуждать. Нам представился блестящий шанс, и было бы глупо его упустить.
Торгвальд посмотрел на Митякиса и усмехнулся.
Рахат, как всегда, не вышел из здания сразу, а задержался у стойки ресепшена. И с радостью отметил, что Кармель улыбается ему намного теплее, чем Олжасу.
— До завтра, — сказал он.
— До завтра. Ты теперь герой!
— Я и вчера им был, — сказал Рахат и торопливо отошел. Торопливо от того, что, кажется, переборщил.
Он шел к гостинице и думал обо всем, что случилось за день. О битве, не менее славной, чем тогда, на берегах Амазонки. О своем новом союзнике и будущей карьере. О нажитом опасном враге и улыбке Кармель. И о том, как изменился его личный счет.
